«Премия за режиссуру на Каннском фестивале - это, как говорится, не слабо! А если учесть, что вышел получать эту премию человек, являющийся по профессии сценаристом и делающий в режиссуре лишь первые шаги, наш интерес… должен, конечно же, возрасти еще больше»…

Читаем «Спутник кинозрителя» 1990 года (№ 10):

«Должна признаться, что, пожалуй, впервые я приступаю к работе над „Спутником кинозрителя” с таким смущением. Никогда еще кино не занимало так мало места в жизни общества, как теперь. Кажется, что все фильмы — и хорошие и безобразные — проваливаются в какую-то черную дыру, из которой нет возврата.

Во-первых, это связано с прокатом. Отыскать фильм на экране стало гораздо труднее, чем раньше. Некоторые картины, как известно, нашими киновидеообъединениями вообще перестали покупаться (смотри промелькнувшую во всех газетах информацию о Подольском „фестивале некупленных фил-мов”).

Но дело не только в гримасах проката. О кино перест¬ли говорить! Даже если фильм нормально вышел на экраны и афиша его красовалась на центральных улицах, — занимает ли он сегодня умы наших сограждан?

Последней картиной, ставшей событием, была, кажется, „Интердевочка”, да и то во многом благодаря своей теме. Последний всплеск яростных споров вызвала, насколько я помню, „Маленькая Вера”, а вот следующая лента В. Пичула „В городе Сочи темные ночи” уже никакого ажиотажа не вызвала. Я сейчас не имею в виду цифры посещаемости, может быть, они пристойные. Но фильм не стал событием культурной жизни.

Даже "Черная роза—эмблема печали...”, рассчитанная на шок, произвела гораздо больше шума на сцене, где была организована премьера этой ленты, чем в прокате. Ужесточившийся до уровня кошмара быт, бурные события политической жизни отодвинули кино куда-то на периферию общественного сознания.

И в связи с этим возникает вопрос — на кого рассчитан „Спутник кинозрителя”? Много лет мы привыкли строить свои заметки на преодолении жанра этого издания. Оно задумывалось как рекламное, а мы старались сделать его как можно „рецензионнее”.

Это было по-своему увлекательное, хотя порой и трудное занятие — обмануть жанр, завязаться узлом, но под видом рекламы попытаться как-то самовыразиться. Сегодня пора оставить эти игры.

Кино переживает трудные времена, и человек, купивший в киоске „Спутник кинозрителя”, вправе рассчитывать на максимальное внимание к себе и к кинематографу.

Я должна помочь этому зрителю найти в репертуаре те фильмы, которые его могут заинтересовать. Реклама в принципе — не моя стихия, но я постараюсь здесь ею заняться. А если все же время от времени буду сбиваться на критические пассажи — прошу меня простить. От профессии, конечно, никуда не убежишь, особенно, если ей отдано столько лет, а теперь возникают опасения, что она скоро может стать и вовсе не нужной...» (Кинокритик Татьяна Хлоплянкина).

„Такси-блюз”

«Премия за режиссуру на Каннском фестивале - это, как говорится, не слабо! А если учесть, что вышел получать эту премию человек, являющийся по профессии сценаристом и делающий в режиссуре лишь первые шаги, наш интерес к „Такси-блюзу”, должен, конечно же, возрасти еще больше.

Но даже если бы не было столь ошеломляющего успеха на одном из самых престижных мировых киносмотров, успеха, который, несомненно, должен облегчить жизнь фильма и в зарубежном, и в нашем прокате — все равно зритель наверняка почувствовал бы некую особенность этой ленты, как бы заранее ориентированной на победу. Встречаются ведь в жизни люди, рожденные для успеха.

Их отличает особый блеск глаз, легкость походки, обаятельная контактность - какие-то неуловимые признаки, свидетельствующие о том, что трудную лестницу, по которой иным суждено карабкаться целую жизнь, этот человек способен одолеть сразу, даже не запыхавшись.

Фильм „Такси-блюз” напоминает именно такого человека. Возможно, конечно, что сценарист и режиссер Павел Лунгин долго вынашивал замысел - раскрыть парадоксы переживаемого нами времени через странную дружбу-вражду двух абсолютно разных людей - таксиста и рок-музыканта; возможно, что и броское название ленты родилось не сразу, и счастливая мысль пригласить на роль рок-музыканта популярного П. Мамонова, а на роль таксиста - очень своеобразного артиста П. Зайченко тоже пришла режиссеру в голову в результате долгих поисков; возможно, наконец, что и стиль фильма нащупывался с трудом - но вот все это сошлось, и родилась картина, соединившая в себе то, что кажется абсолютно несоединимым - „такси” и „блюз”, свободное пение трубы - и щелканье счетчика, импровизационное поведения героев - и точный драматургический расчет, современные ритмы и многоголосье долгих российских застолий, провинциальную затрапезность нашего быта - и европейскую элегантность, с какой молодой оператор Д. Евстигнеев этот быт снимает.

В сущности, если абстрагироваться от точных примет времени, в фильме исследуется вечное противостояние двух человеческих типов - романтика и практика. Человек с длинной и ломкой фигурой Дон-Кихота - бескорыстный, беспечный, живущий в мире своих фантазий, в данном случае сочиняемой им музыки, - попадает в плен к цепкому прозаичному Санчо Пансе, чтобы в свою очередь пленить его, сделать своим спутником и почитателем.

Но как смешно и трагично отражаются эти вечные фигуры в кривом зеркале нашего сдвинутого, вздыбленного перестройкой быта!

Санчо Панса работает современным извозчиком, то есть таксистом, однако не столько возит пассажиров, сколько спекулирует на дефиците, в основном - подторговывает водкой, которую остроумно держит в камере хранения одного из московских вокзалов.

Дон-Кихот же страдает от хронического алкоголизма и благоухает лосьоном, выпитым в тяжелое похмельное утро. Герои нуждаются друг в друге, потому что один постоянно томим физической жаждой, второй же - неким смутным беспокойством души, органа, о существовании которого он, кажется, и не догадывался, пока не посадил в свою машину странного музыканта, сорящего по вечерам купюрами, чтобы наутро стрелять копейки.

Собственно, весь сюжет фильма и строится на ссорах, объяснениях, примирениях, крутых драках и споре двух героев - споре, который погружен в пестроту сегодняшней московской жизни с ее Арбатом, бессонной сутолокой вокзалов, алкогольными очередями, волнением пенсионеров по поводу жидомасонских заговоров, магазинными подсобками, где среди мясных туш, наверняка отсутствующих на прилавках, славно пирует одетый в нечистые белые одежды персонал...

Наверное, этот быт иностранному зрителю кажется экзотичным - он и нам когда-нибудь таким покажется, если мы, конечно, нынешние трудные времена переживем. Но Павел Лунгин смог почувствовать эту экзотичность уже сегодня - удивиться ей и передать свое удивление нам.

Отсюда и странная праздничность ленты - праздничность почти противоестественная, потому что радоваться ведь вроде бы совершенно нечему.

Но искусство умеет из всего сделать праздник. Это - тот секрет, которым всегда, изначально владел один из героев фильма и который так безуспешно пытался разгадать другой...

«Супермен»

...Где-то посредине просмотра этой ленты меня охватила некоторая паника. Кого здесь разыгрывают? Авторы — меня? Или герой — окружающих его людей? И кто он вообще — этот статный, высокий, в ослепительно белой куртке красавец-мужчина, всегда стреляющий без промаха, бегающий и прыгающий, как профессиональный каскадер? Работник угрозыска в провинциальном советском городке? Или герой зарубежного полицейского фильма?

И где авторы „Супермена” в нашей достаточно обшарпанной и жалкой жизни умудрились отыскать эти респектабельные двухэтажные особняки с чисто выбритыми лужайками, на которых по вечерам устанавливаются столики с изысканными закусками и напитками, эти витые лестницы, по которым холеные дамы в фантастических туалетах спускаются в гудящий от гостей холл, эти балконы, с которых так удобно наблюдать распускающийся над морем фейерверк?

Неужели наши подпольные дельцы, жулики, продажные мэры, кооператоры и все те, кого испуганный обыватель объединяет в понятие „мафия”, действительно живут среди нас такой жизнью? Или все это — лишь фантазия главного героя, который ведет трудную жизнь провинциального сыщика, гоняется за сопливыми наркоманами, врывается в смрадные, заплеванные притоны, крутит торопливый роман с какой-то достаточно подержанной интуристовской переводчицей, получает, скорее всего, мизерную зарплату и в виде моральной компенсации пытается хотя бы в своем воображении перевести собственную, не слишком-то эффектную жизнь на язык тех лент, что с утра до вечера показывают сегодня в многочисленных видеосалонах?

И если второе предположение верное — то как же тогда следует определить жанр самого фильма „Супермен”? Чем он является?

Простой пародией на те, плохо напечатанные, с плывущим цветом и гундосым, доморощенно записанным переводом копии, которые все смотрит и смотрит „по видешнику” наш дорвавшийся наконец до зарубежной массовой культуры зритель?

Или попыткой создать отечественный боевик из той странной, противоречивой реальности, которая сейчас нас всех окружает?

Граждане зрители! Давайте искать ответы на эти вопросы вместе!

«Чернов»

До последнего времени мы, ка­жется, даже не отдавали себе от­чета в том, насколько странны условности, в которых мы при­выкли существовать.

Вот человек, работающий в учреждении с плохо произноси­мым названием и еще более не­ясным предназначением, соб­рался ехать в заграничную командировку - а в отделе кад­ров ему объясняют, что он пред­ставил не те фотографии: нужно непременно в овале, он же при­нес обычные, квадратные. В бух­галтерии, куда по дороге загля­дывает несостоявшийся путешественник, ему говорят зага­дочную фразу: „На вас — птич­ка”. Это значит, что-то там не в порядке с алиментами, которые герой выплачивает на сына, и вот в ведомости против его фамилии проставлена „птичка”.

В отделе тем временем накрывают на стол: праздник на носу, нуж­но срочно скинуться и выпить, но одновременно кто-то требует сию же минуту провести собра­ние, нужен кворум, и чтобы ре­золюция была непременно оформлена сегодняшним днем. Что за резолюция? Почему непременно сегодняшним — непонятно. А из окна на все это таращится огромный глаз одного из недавних идеологических вождей — там, на улице, вешают к празднику наглядную агита­цию, и чей-то портрет завис как раз над комнатой, где развора­чивается действие. От всего этого герой плачет, спрятавшись в жалком учрежденческом сортире...

Когда все это происхо­дило: Вчера? Позавчера? Да, может быть, даже и утром сегодняшнего дня, хотя наг­лядной агитации на улицах на­ших городов, к счастью, теперь поубавилось.

Но авторы фильма „Чернов” - кинодраматург Анатолий Гребнев и актер Сергей Юрский, дебютирующий в качестве ре­жиссера, — исследуют не столько недавнее прошлое, сколько пси­хику советского человека, на­долго исковерканную всеми эти­ми „птичками”, „кворумами”, „резолюциями”, длинными, как роман, анкетами, которые тре­бовалось заполнять в несколь­ких экземплярах... Исследуется душевное состояние рядового гражданина, оттого и фильм наз­ван по его фамилии — Чернов.

Не слишком выигрышное назва­ние, но точное. Авторы своим фильмом как бы тоже поставили перед этой фамилией, распро­страненной почти так же, как Иванов или Сидоров, птичку. И предложили сыграть главную роль Андрею Смирнову — режис­серу, драматургу, одному из бывших руководителей нашего Союза кинематографистов.

Значит, актер Юрский высту­пает в роли постановщика. А ре­жиссер Смирнов — в роли ар­тиста. Это не случайная подроб­ность их творческих биографий. Смена ролей как бы освободила авторов от слишком тесных оков профессионализма. Фильм сде­лан с азартом, с каким иной раз сочиняются капустники, хотя он достаточно драматичен по своей сути. Ко всем лентам, попавшим в мой репертуар, я должна вро­де относиться с одинаковым ин­тересом — но можно сделать од­но признание? Фильм „Чернов” мне нравится более всех других. Наверное, „птичка”, поставлен­ная против фамилии героя, и ко мне тоже относится...

«Шапка»

…Константин Воинов еще со времен „Женитьбы Бальзаминова” зарекомендовал себя как режиссер, который любит и умеет работать с актерами. Они у него — даже самые известные — всегда открывают в себе какие-то новые возможности. Но помимо любви к актерам есть у Воинова и второе пристрастие – он очень любит хороший литературный текст…

«Женщина дня»

…Зрители, уставшие от чернухи, от политики, от скудного быта, от перестроечных разговоров, от злобы дня несомненно оценят „Женщину дня” как некую кинематографическую стилизацию - легкую, немного ироничную и очень красивую…

«Сфинкс»

Какие-то странные люди в древних катакомбах разговаривают о пользе и вреде книгопечатания, строят проекты, как спасти человечество — традиция российского богоискательства, наложившаяся на фантастичность современной действительности, на одичание всей нашей жизни вообще и одичание провинции в частности, на всеобщую растерянность, на бурьян, окружающий ветхие, давно не ремонтируемые постройки...

Бесполезно задаваться во время просмотра вопросом, что свело вместе всех этих людей и какова социальная роль главного героя в темпераментном исполнении Алексея Петренко.

Бесполезно, потому что ответ на эти вопросы мы все равно не получим.

Из иных картин зритель выносит какую-то идею, другие фиксируют наше внимание на спорных проблемах или дарят нам на память интересный сюжет, который приятно вспоминать и пересказывать — фильм же „Сфинкс” оставляет после себя четкое ощущение растерянности перед жизнью, которое авторы, драматург Юрий Арабов и молодой режиссер Андрей Добровольский, не только не скрывает от нас, но и талантливо реализуют всеми доступными современному кинематографу способами.

Фильм живет по законам длинного сновидения, каждый эпизод которого в принципе вполне реален, но где герой легко переходит из одной такой реальности в другую и где — как это бывает во сне — масса усилий тратится на то, чтобы от кого-то или чего-то убежать, открыть бесконечное количество каких-то запертых дверей.

Можно, конечно, вычленить из всей этой кинематографической фантасмагории какую-то главную идею — впрочем, ее, пожалуй, и вычленять не надо, она достаточно четко сформулирована в теките. „Я думаю, что схожу с ума, но это вы тут все сумасшедшие! - запальчиво бросает герой. — Когда дом пуст и разрушен, в нем заводятся отвратительные мокрицы”.

Вот этот ужас пустого дома, бессвязность отдельных его частей, переставших исполнять свое предназначение — быть человеческим жилищем — и охваченных тленом разрушения попытались воплотить на экране авторы.

Впрочем, стоит ли насильственно спрямлять мысль фильма? Он достаточно сложен и открыт для самых разных трактовок — как и наши сны, в которых впечатления прожитого дня смешиваются с предчувствиями, и порой очень трудно отделить одно от другого...

«Панцырь»

Страшно даже подумать, какое кипение страстей возникло бы вокруг „Панциря”, к примеру, несколько лет тому назад, когда широкий зритель еще продолжал активно сопротивляться нашествию чернухи на наши экраны.

В газеты полетели бы гневные письма. Прогрессивная общественность стала бы яростно бороться за право режиссера говорить с экрана то, что он считает нужным, а консерваторы, наоборот, пытались бы заткнуть строптивцу рот. Теперь, кажется, времена изменились. И все же должна честно предупредить, что фильм „Панцирь” — на любителя.

Зритель, который привык, чтобы в фильме был сюжет, который устал от созерцания помоек и который по-прежнему надеется, что экран наконец выведет его из тьмы окружающей действительности к какому-то свету, должен хорошо подумать, хватит ли у него душевных сил на то, чтобы вслед за режиссером И. Алимпиевым отправиться в долгое путешествие по смрадным подвалам, превращенным в какое-то подобие человеческого жилья, или по жилищам, превращенным в хлев.

Мне вообще в какой-то момент показалось, что „Панцирь” — это нечто вроде гигантски разросшейся телепередачи „600 секунд”. Но потом я поняла, что данная аналогия совершенно бесплодна, поскольку „600 секунд” и „Панцирь” — несмотря на сходство жизненного материала — явления абсолютно противоположные.

„600 секунд” — это блестящая публицистика, наследующая традиции физиологического очерка — жанра, рожденного когда-то на петербургских болотах и по-прежнему питаемого воздухом этого странного, непокорного, великого и трагического города.

„Панцирь” же целиком принадлежит современному кинематографу и является, на мой взгляд, закатом направления, ярче всего проявившего свои особенности в „Астеническом синдроме”.

Думаю, что я не слишком обидела режиссера И. Алимпиева таким сравнением. Закат может быть ярким, впечатляющим, и эти эпитеты вполне применимы к „Панцирю”, не случайно он получил Главный приз на I Всесоюзном кинофестивале „Дебют”, состоявшемся нынешним летом в Москве.

И тем не менее — закат... День прожит, он был достаточно ненастным, солнце если и показывалось на небе, то лишь для того, чтобы ярче высветить черноту нашей действительности...

И вот теперь авторы фильма „Панцирь” среди бледных теней, ютящихся в петербургских трущобах, ловят отсветы этого уходящего дня, чтобы бросить ему скорее горькое, нежели гневное „Прости”. Один из главных героев этого фильма — милиционер — собирает по подвалам и чердакам бродяг, а вернувшись домой, выпивает залпом бутылку водки, моментально вырубается и видит сны, в которых смачно хряпает раздавленная тяжелым сапогом человеческая голова...

Можно писать по этому поводу гневные письма. Но надо ли? Сны героя так похожи на явь...

«Распорядитель бала»

Каждая эпоха всегда выковывает для себя идеал. Борцы, подвижники, страстотерпцы, искатели правды — реально существовавшие или рожденные человеческим воображением, — они являются истинными героями своего времени, поскольку впитали в себя его лучшие черты.

Но рядом с Героем - и в жизни, и в искусстве — всегда существовал Плут. Можно, конечно, здесь углубиться в историю, вспомнить, к примеру, такой жанр, как средневековый плутовской роман — но надо ли? В нашем распоряжении есть более близкие аналогии. Насколько хуже, к примеру, представляли бы мы характер, быт послереволюционной советской действительности, если бы не гениальный плут Остап Бендер!

И вот еще одна современная модификация плутовского романа — фильм „Распорядитель бала” польского режиссера Феликса Фалька.

Главный герой фильма — конферансье Людвиг Данеляк — одновременно отвратителен и обаятелен, насколько отвратительным и обаятельным может быть плут. Толстогубый, улыбчивый, легко носящий свое начинающее полнеть тело, он порхает по жизни, как мотылек, и в то же самое время прет по ней, как тяжелый танк, калеча и убивая все, что мешает ему пробиться к цели, в данном случае — получить должность распорядителя бала.

Конец семидесятых — начало восьмидесятых на экране. Уже набирало силу в Польше рабочее движение, уже возникла „Солидарность”, — какие там балы, их ли нам теперь вспоминать?

Но фильм Феликса Фалька, бесконечно далекий от политики, замкнутый в среде артистической, вечерней, судорожно изобретающий какие-то балы и праздники, тем не менее помогает понять, насколько закономерен был исподволь зреющий в Польше взрыв.

Он показывает противоестественность жизни с искаженными нравственными ориентирами, жизни, где люди ведут себя, как на черном рынке. Каждый выносит сюда все, что у него есть — продаются дружеские связи и любовь, идет непрерывный натуральный обмен: за полчаса, проведенные в постели с пожилой женщиной, герой получает от нее, к примеру, ценную информацию, информация эта тоже на что-то обменивается, а когда менять уже нечего, герой уступает нужному человеку свою любовницу...

В финале мы увидим наконец тот самый бал, распорядителем которого так мечтал стать герой. Но образ, созданный великолепным актером Ежи Штуром, оказался настолько жизненным, что потребовал продолжения. С плутовскими романами это бывает. Вернулся же к нам после неудачной операции с двенад-цатью стульями Остап Бендер!

Вернется и Людвиг Данеляк — уже в следующем фильме Фалька „Герой года”...

Постепенно сквозь контуры сюжета - ироничного, впитавшего в себя живые приметы дня, начинает просвечивать умная и грустная мысль о том, как разрушает человеческую жизнь погоня за призраками.

«Герой года»

Так случилось, что многие советские зрители начали знакомство с плутовским сериалом Фалька именно с „Героя года”; фильм участвовал в конкурсе XV Московского международного фестиваля, получил на нем Специальный приз жюри, широко обсуждался в прессе, демонстрировался в кинотеатрах. Лучше, конечно, смотреть фильмы в той последовательности, в какой они создавались. Впрочем, две эти картины сюжетно почти не связаны, да и характер у „Героя года” уже несколько другой — строже и одновременно ироничнее.

...Жил на свете хороший человек. Однажды он совершил полезный поступок — предотвратил аварию, которая могла произойти в доме в результате утечки газа. Поступок, повторяю, полезный, хотя и достаточно скромный. Однако волею судеб, а вернее, тележурналистов вокруг этого события разворачивается телевизионное шоу под названием „Герой года”.

Знакомая ситуация, не правда ли? Уже не раз мировой кинематограф обнажал на наших глазах сложные механизмы превращения того или иного имени в символ, в идола, которому поклоняются миллионы.

Своеобразие „Героя года” заключается, однако, в том, что в нем как бы пародируется эта знакомая нам по другим лентам ситуация. Шоу, посвященное „герою года”, движется со скрипом. Тележурналисты вместе с предотвратившим смертоносный взрыв Збышеком мотаются по городам и весям, возят с собой какой-то второсортный рок-ансамбль, выступают в жалких клубах, посещаемых лишь старушками да специально освобожденными от уроков школьниками.

Сам же герой года — вместо того, чтобы произнести со сцены что-нибудь духоподъемное, — норовит поведать окружающим про неисправные газовые трубы.

Кому все это нужно? Пожалуй, лишь одному человеку — все тому же Людвигу Данеляку, уже изрядно пооблезшему и располневшему, но все мечтающему о славе. Однако все его попытки вытащить на своем горбу неподъемный камень телевизионного шоу приводят к результату прямо противоположному: в последний момент камень всегда вырывается из рук, обдирая их напоследок в кровь.

Так постепенно сквозь контуры сюжета — ироничного, впитавшего в себя живые приметы дня, начинает просвечивать умная и грустная мысль о том, как разрушает человеческую личность погоня за призраками.

Появится ли когда-нибудь снова на экране усталый плут Людвиг Данеляк? Скорее всего — нет, он свои возможности уже исчерпал. Подарим же ему напоследок малую толику сочувствия…» (Хлоплянкина, 1990).

Автор статей в этом номере «Спутника кинозрителя» - кинокритик Татьяна Хлоплянкина (1937-1993).

(Спутник кинозрителя. 1990. № 10).